Так, в появлении этой главы виноват ВУВЕРН! Я ему обещала, а он в ответ тоже кое-что мне обещал, и не дай бог, если забыл об этом!
***
Часть третья
Почётный гражданин
Меня разбудило что-то мокрое, коснувшееся живота. Я рывком приподнялась на локтях, ошалело моргая на тусклый свет настольной лампы. Окно на противоположной стене казалось прямоугольным чёрным колодцем – проклятье, ночь-полночь! Я легла только в начале первого и, судя по всему, проспала не больше двух часов. На кушетке, нагло сдвинув меня почти к самой стене, сидел рейф Тимирязев и, подавшись вперёд, с интересом заглядывал мне в лицо. Его язык – всё-таки у рейфов очень длинные языки, просто до неприличия, - был высунут на всю катушку, с острого кончика свисала капля слюны. В руке Тимирязев сжимал булочку. Я со стоном рухнула на подушку. Тёма понял, что более интересной реакции от меня не дождётся, и вернулся к прерванному занятию: язык принял форму лопаты и смачно зашоркал по булочке, сдирая сахарную глазурь. Вторая булочка, уже ободранная, - размокшая и отвратительная - лежала у меня на животе. Я смахнула эту пакость и закрыла глаза с твёрдым намерением проспать ещё часа три, а лучше пять.
За десять суток, проведённых в компании с рейфом, я успела привыкнуть к этим проклятым булочкам. Им не было конца. Женский персонал отделения быстро оценил тимирязевскую стать и общую легендскую загадочность, а россказни Мамы Сары подогрели страсти. В результате к Тёме в промышленных масштабах стали поступать корзинки с домашней выпечкой – таким нехитрым способом местные дамы пытались расположить к себе нового доктора. К сдобе Тимирязев был равнодушен, но вот сахарную глазурь слизывал неукоснительно. Помнится, впервые застав его за этим делом, я страшно изумилась: как так, рейфы же не едят обычную пищу? «Не едим, - согласился Тимирязев, - но удовольствие от вкуса получать можем». И шмякнул обмусоленную булочку мне на колени. Лёжа на тёплой поверхности, булочка быстрее высохнет, с душевной прямотой объяснил он, а потом из неё, высохшей, можно будет извлечь ещё какую-нибудь пользу.
Объект приложения пользы нашелся быстро. Возле больницы имелась большая стоянка наёмных кабриолетов, и извозчики регулярно относили свои низменные нужды в ближайший переулок. По неудачному стечению обстоятельств в этот же переулок выходили окна тимирязевского кабинета. Рейф быстро соотнёс притыкающиеся к больничной стене фигуры с отвратительным запахом, проникавшим в помещение, стоило лишь открыть окно. Соотнёс, и объявил фигурам войну: принялся истреблять их посредством чёрствой сдобы. То есть, не по-настоящему, конечно, истреблять, – булочка не кирпич, и даже пущенная могучей рейфской рукой не убивала, а лишь ранила.
Возможно, у кого-то зреет вопрос, отчего Тимирязев игрался с булочками, а не набрал кирпичей и не разделался с проблемой в кроваво-радикальном стиле? Отвечу. Оказалось, что истреблять еду просто так не в обыкновении рейфов: или скушай, или оставь на развод – к следующему прилёту каждая оставленная в живых человеческая особь родит ещё нескольких, а те – ещё по нескольку, и так далее. Короче, убийство без серьёзных причин не практиковалось, хуже того, считалось моветоном. Поэтому были не кирпичи, а булочки, тот же, кто сомневается в эффективности выпечки как оружия, просто не слыхал криков подбитых извозчиков (Тёма был меток, так что орали под окном часто).
Рейф называл свои снайперские сеансы «гигиеническим воспитанием», воспитуемые же находили для них другие названия – разнообразные и по большей части нецензурные. Вскоре извозчики вычислили примерную зону поражения и начали её избегать. Ха-ха, они не знали, кто за них взялся! Тимирязев не принимал капитуляций. Он набивал булочками реквизированную у кастелянши наволочку и несколько раз в сутки – всегда в разное время, чтобы нельзя было вычислить расписание, - поднимался на крышу: оттуда простреливался весь переулок и ещё часть стоянки.
Когда булочки возмездия начали разить их на их же законной территории, извозчики попытались проникнуть в больницу с целью разыскать обидчика. Возможно, все вместе они бы накостыляли даже рейфу, но! Но вдруг выяснилось, что директор Творки господин Ланцо тоже, оказывается, был не в восторге от наглых и шумных соседей, и в вестибюле извозчиков встретили санитары из психиатрии. Извозчики как-то сразу утратили вкус к разборкам и, по некоторым данным, задумались о смене дислокации. Ну, а пока они думали, Тимирязев продолжал сушить булочки. И навещать крышу.
– Из порта прибегали, просили перевозку прислать, - сообщил рейф, шумно уродуя сдобу. - Скоро поножовщину доставят.
Я не ответила, уже погружаясь в сон. Влажное шорканье и чмоканье прекратились. Я тут же села, подтянув колени к животу, и вовремя: Тёма как раз собрался разложить на мне очередные обслюнявленные остатки. Обнаружив, что класть некуда, он покачал булочку на ладони и заметил:
- Но у меня есть ещё некоторое время.
Сказано было как бы между прочим, но я уже десять дней жила в компании с рейфом и хорошо навострилась различать малейшие оттенки. Сейчас в низком голосе я расслышала лёгкий намёк, и, разумеется, сразу сообразила, о чём речь. После чего решительно улеглась и опять закрыла глаза. А что? Бабушка учила меня, что порядочная девушка всегда обязана для начала поломаться. Тимирязев шевельнулся, скрипнув кушеткой, и громко втянул воздух носом. Ещё раз сто так сделай, про себя посоветовала я, может, додышишься до гипервентиляции лёгких и отключишься. Хотя от рейфа, конечно, такого подарка не дождёшься, у этих тварей здоровье, какому наверняка сами Предки завидовали.
Тимирязев легонько пихнул меня бедром. Не открывая глаз, я простонала:
- У меня голова болит.
Наивному Тёмочке определённо прежде этой фразы никто не говорил, а если и говорил, то явно в другом контексте.
- А как болит? - профессионально оживился он. - Ноет или стучит? В затылке или в темени? В глаз отдаёт? В левый или правый?
Приподняв голову, я с изумлением ему внимала. Не подозревала, что головная боль бывает стольких сортов. Прежде мне был знаком лишь один вид – похмельный, и при нём болело ВСЁ, и глаза, и затылок и лоб, а отдавало прямиком в пятки. О, может, так и сказать: в пятки, мол, отдаёт? Но тут рейф заметил, что я на него таращусь, и догадался.
- На самом деле у тебя ничего не болит, ты обманываешь. - Он был искренне озадачен. - Зачем?
- Затем, что ЭТО сегодня было целых четыре раза, а сейчас ночь и мне спать хочется, - утомлённо сказала я, хотя на самом деле сна уже не было ни в одном глазу, теперь не заснуть, даже если Тимирязев отстанет. Но настырный рейф отставать не собирался.
- Ты сможешь поспать потом, - великодушно молвил он, – ЭТО никогда не занимает много времени.
И вновь предпринял попытку пристроить на меня раскисшую булочку, видимо считая, что это поднимет мой тонус. Подняло - я проворно отодвинулась. Рейф воспринял это как приглашение: сдёрнул рубашку и улёгся на освободившееся место на живот. Мелькнула растопыренная когтистая пятерня - сгребла размётанные по спине волосы и перекинула их наперёд. И Тимирязев застыл, уткнувшись носом в подушку.
Я взгромоздилась ему на спину и с великой осторожностью примостилась в изгибе поясницы. С осторожностью, потому что гряда выступающих позвонков была хоть и невысока, но незащищенным филеем чувствовалась остро. Обидится ли Тёма, если я подложу под себя подушку? А лучше матрас - уж через него-то колкие позвонки совершенно точно не достанут меня, даже поскачи вдруг рейф галопом. Недоспавшее сознание нарисовало картину: я мчусь по росистому лугу верхом на засёдланном полосатым больничным матрасом Тимирязеве, в волосах у меня ветер, а в руке…. о, неужели - ХЛЫСТ?!
Идея хлыста понравилась мне чрезвычайно, и я приготовилась грезить дальше, но тут рейф повернул голову и требовательно уставился на меня через плечо. С преувеличенно тяжким вздохом я положила ладонь ему на холку. Тёма нетерпеливо заурчал. Самыми кончиками ногтей я захватила крохотный участок бледной кожи, сжала и резко дёрнула: боль от подобного щипка похожа на мгновенный крошечный ожог, но рейф от неё тащился. Я ущипнула ещё, и Тимирязев восторженно пискнул – короткий высокий звук, никак не вяжущийся с образом самого смертоносного хищника на свете. Раз ему нравится это, возможно, он и против небольшой порки не возражал бы, мельком подумала я, припоминая своё видение, и принялась сантиметр за сантиметром обрабатывать спину рейфа.
Помните, в первый больничный день Тимирязев посулил мне некие тренировки? Его обещание не больно-то меня вдохновило, но Тёма заявил, что тянуть резину не в привычках рейфов, и в тот же вечер мы с ним опять очутились на кушетке, только на сей раз всё было отнюдь не понарошку. К счастью, Тёма так и не нашёл логических предпосылок к тому, чтобы, выражаясь языком куртуазной поэзии, «предаться высшему акту любви» с существом не своего рода. Похоже, он вообще не представлял, что этим можно заниматься не с целью размножения, а чисто для удовольствия. Но вот потискать он таки меня потискал как следует, впрочем, опять же, не из тех побуждений, которые движут нашими мужчинами, а просто его забавляло, что я такая мягкая на ощупь. В самом-то Тимирязеве ни единого мягкого участка не обнаружилось, хотя я искала с большим усердием.
Да, думайте обо мне что хотите, но я его потрогала! Везде! В конце концов, рейфы даются в руки не каждый день, глупо было упускать шанс. Тело Тимирязева было словно всё целиком отлито из стали и радовало скульптурным совершенством линий, я даже начала жалеть, что Тёма упорствует в своём отрицании межрасовых связей. Но тут – очень вовремя - он одарил меня улыбкой, полной остроконечных зубов, я вздрогнула и одумалась.
Кстати, мои прикосновения рейфу явно были приятны. Правда, ещё больше ему пришлось по вкусу моё откровенное восхищение его фактурой: я на разные лады повторяла «Вот это да!» и «Ого!», а Тёма жмурился и польщенно всхрапывал.
Словом, всё было вполне миленько, пока Тимирязеву вдруг не пришла блажь кусаться. В принципе, иногда я ничего не имею против пары другой укусов, но не таким же зубищами! Первый раз Тёма прихватил меня не сильно, а второго я ждать не стала и пресекла это дело, захныкав: «Ай, больно-больно-больно!». Сработало, как ни странно. Тимирязев оказался существом по сути незлобным и не склонным мучить кого-то ради собственного удовольствия (вот ради еды или науки – сколько угодно, но меня это, к счастью, не касалось).
- Ладно, не буду, - покладисто согласился он и неожиданно предложил: - тогда ты укуси меня.
Полный рот рейфятины вовсе не то, о чём мне мечталось, и вместо укуса я Тёму ущипнула. И попалась. Кто же знал, что мелкие садистские щипки, от которых любой нормальный человек выл бы не переставая, таят для рейфов целую бездну наслаждения? Тимирязев немедленно забил на все прочие тактильные изыскания, и с тех пор по десять раз в сутки требовал одного: пощипать спинку. Получив очередную порцию, он наполнялся удовлетворением и либо отбывал на дежурство, либо, если была ночь, и нигде не ожидалось ничего срочного или интересного, втискивался рядом со мной на кушетку и лежал, греясь моим теплом.
Забавно, но это последнее мне нравилось. Нравилось делить с Тёмой кушетку, тесную даже для меня одной, и вспоминать, каково оно - лежать с кем-то рядом в темноте. Куролеся как угодно, я ни разу за три года не позволила себе заснуть с мужчиной в одной кровати: мне казалось, это будет оскорблением памяти мужа, чуть ли не кощунством. Но ведь рейф совсем иное дело, верно? Быть с ним как бы не в счёт? Зато с закрытыми глазами так легко было представлять, что ничего не случилось - ни того шторма, ни похорон с пустым гробом; и что вовсе не рейф, а мой неутонувший муж прижимает меня к себе, утыкается лицом в волосы. Я засыпала, и приходившие ко мне сны были светлы и радостны, только вот подушка наутро отчего-то оказывалась мокрой.
Я сидела на Тимирязеве, чувствуя, как поднимаются и опускаются от дыхания его бока, сжатые моими коленями, и украшала его кожу цепочками крошечных, быстро бледнеющих следов. Прошлась от плеча к плечу и вокруг лопаток, спустилась вниз по спине, обводя по пути каждую мышцу. В горле Тёмы словно вибрировала басовая струна. Его голова была повёрнута набок, и я видела зажмуренный глаз и пузырьки слюны, вскипающие в уголке растянувшихся в счастливой улыбке губ. Я двинулась обратно вдоль позвоночника, добралась до шеи и поднялась по ней до самой границы волос. И опять вернулась к плечам. У рейфа не только мускулы были точно из стали, но и сама шкура казалась железной, щипать её было той ещё работёнкой. Так что, как метко подметил Тёма, ЭТО много времени не занимало никогда – просто не могло: после двух полных кругов усталые пальцы намертво сводило судорогой, и хочешь не хочешь, а сеанс ублажения заканчивался.
- Всё! – я с облегчением шлепнула Тёму по твердокаменному загривку и перебралась на край кушетки.
Несколько секунд рейф лежал неподвижно, потом его глаза открылись и заморгали, будто со сна. Он лениво перекатился на спину и принялся разнеженно потягиваться. Я удручённо наблюдала за ним. Обычно Тёма раздевался, предпочитая прикасаться голой кожей к голой коже, но сегодня он экономил время и снял одну рубашку, оставив джинсы, а главное – ботинки! Теперь эти ботинки портили купленное мной постельное бельё из тонкого белоснежного хлопка.
- Ножевое, наверное, уже на подходе, - мечтательно проурчал Тёма и потёрся затылком о подушку. Его рассыпавшиеся по кушетке волосы выделялись белизной даже на фоне простыней. Истинно белый цвет, у людей такого не бывает. – Хорошо бы ранение оказалось серьёзным: повреждение сердечной сумки или лёгкого, - низкий голос рейфа наполнился вожделением.
- А если это будет какая-нибудь ерунда? – спросила я, верная своему правилу всегда стараться быть в курсе его планов: идеи, осеняющие моего рейфа, бывали настолько поразительны, что имело смысл узнавать о них заранее, дабы успеть принять меры.
- Я сегодня единственный дежурный хирург, - блаженно вздохнул Тёма, – и могу из любой царапины сделать тяжёлую рану. На крайний случай диагностирую травму от тупого удара и удалю селезёнку.
И всего-то? Сущая чепуха в сравнении с недавним случаем. Тогда Тимирязев ускользнул из-под моего надзора и похитил из приёмного покоя алкоголика со следами умеренных побоев на лице - тот, не чуя зла, спал на каталке в ожидании помощи. Тимирязев тихонечко выкатил его за дверь, отвёз в дальний чулан и там с помощью молотка превратил умеренные побои в обширный перелом черепа. Когда я ворвалась в чулан, рейф, деловито закинув вуаль на тулью шляпы, колупался когтем в окровавленных волосах, проверяя, достаточный ли вред он нанёс или ещё постучать.
- Давно искал возможность провести трепанацию черепа, – воодушевлённо сказал он в ответ на моё тихое, полное ужаса «А!». И тут же поинтересовался, не желаю ли я потрогать живой человеческий мозг? Вот через это отверстие - смотри, какое удачное получилось: широкое, и края без больших зазубрин, палец не поцарапают. Что, не хочешь? Зря, зря…
Неудивительно, что на таком фоне пассаж про селезёнку меня ни капельки не взволновал. Я осторожно разминала ноющие пальцы и мрачно смотрела, как Тёма елозит ботинками по простыне. На моих глазах один из каблуков нагрёб складку, а второй, едущий ему навстречу, с силой её зацепил и продрал огромную дыру, похожую на разинутый рот. Я невольно поморщилась и вздохнула: бельё было оплачено деньгами Дартови, но мне всё равно было жалко хорошей вещи. Тёмочка, скотина поганая, мало, что урод, так ещё и вредитель, мать его растак!
Внезапно Тимирязев прекратил ёрзать и, сцепив руки на животе, устремил на меня проницательный взгляд. Мне стало не по себе. Рейф умел смотреть, словно целиком концентрируясь на выбранном предмете, и быть объектом такого безраздельного внимания было жутковато.
- Я знаю, что ты думаешь, - медленно произнёс он, пронзая меня жёлтыми зенками.
Неужели правда знает?! Последние мои мысли были отнюдь не лестными…
- Ничего не думаю, - быстро заявила я, прикидывая, не выскочить ли в коридор, и наплевать, что на мне только короткие штанишки и лифчик.
Не успела. Тимирязев лежал, и вдруг оказалось, что он сидит, скрестив ноги, вплотную ко мне и, наклонившись, заглядывает мне в глаза, почти касаясь физиономией моего лица. Я сглотнула подпрыгнувшее до горла сердце и постаралась выразить безмятежность – внешне и внутренне, на всякий случай, тоже.
- Ффф, ты пытаешься сделать вид, что всё в порядке, - заявил мой рейф, - но я ощущаю твою печаль.
Так значит, дело не в «поганой скотине» и прочих эпитетах? Слава Предкам!
- Э? – квакнула я, слабея от облегчения. – Разве я печалюсь?
- Да, - серьёзно ответил Тимирязев, - ты сейчас смотрела на меня, и в твоих эмоциях превалировали горечь и сожаление. И ты плачешь по ночам – я слышу. И догадываюсь, отчего: тебе жаль, что наш контракт скоро истечёт, и мы расстанемся.
Я прямо лишилась дара речи от такой простой и внятной логики. Действительно, с чего бы мне ещё плакать, а?
Рейф молчал, вглядываясь в меня, потом кивнул:
- Да, ты будешь тосковать по мне.
Угу, примерно как по третьей ноге, или по мельничному жернову на шее. Но пусть он думает, как ему угодно – незачем лишать рейфа иллюзий, да и небезопасно.
- Утешит ли тебя, если я скажу, что твоя привязанность мне приятна, и мне будет её не хватать? - Тимирязев выпрямился, и мне пришлось поднять голову, чтобы видеть его лицо: – Гордись! Редкий человек удостаивается подобных признаний от кого-либо из нашего народа.
Он величественно вздёрнул подбородок, и я, воспользовавшись моментом, с любопытством заглянула ему в ноздри: меня давно занимал вопрос козявок - имеются ли они у рейфов? В ноздрях было темно и ничего не видно.
- И я свыкся с твоей внешностью, - важно продолжал Тимирязев, - ты уже не кажешься мне такой безобразной, как остальные люди.
- А? – удивилась я, отвлекаясь от козявок. – Это МЫ безобразные? В чём?!
- Во всём, - небрежно бросил Тёма с высоты своей воистину небесной красоты, – у вас мерзкий цвет кожи, противные глаза с вечно круглыми зрачками, а хуже всего зубы – тупые и квадратные, просто ффффуууу! - Он брезгливо оскалил клыки уставной остроты и треугольности и немного пошипел, а потом опустил на меня взор и милостиво молвил: – Но тебе не о чем беспокоиться: как я уже сказал, твоя внешность кажется мне вполне терпимой. А ещё ты мягкая, и дотрагиваясь до тебя, я испытываю непривычные, но, тем не менее, доставляющие удовольствие чувства... Кроме того, ты очень внимательна и хорошо обо мне заботишься.
Вот что да, то да! Заботиться о Тёмочке приходилось лучше, чем о родном, иначе он бы позаботился о себе сам в свойственной ему незамысловатой манере «захотел-пошёл-взял», и я носилась с ним как с ужасной помесью взведённой бомбы с капризным ребёнком: обихаживала, холила и лелеяла; и потакала всем его безопасным прихотям, а от опасных тактично отвлекала. А так же умасливала и задабривала на каждом шагу.
- И я не против иметь это всё и дальше, - задумчиво протянул мой рейф и неожиданно заявил: - А может, мне стоит взять тебя на улей?
Я уже упоминала, что Тимирязева с завидной регулярностью посещали шокирующие идеи? Вот эта была одна из самых ужасных.
- Тёмочка, знаешь, я не уверена, что достойна, - начала я, чуть не лишаясь разума от жуткой перспективы стать вечной служанкой-нянькой-мамочкой при рейфе, и потихоньку отодвинулась подальше от Тёмы, - есть столько женщин куда мягче меня, и с таким материнским инстинктом… я имею в виду, тебе стоит попробовать разных, прежде чем делать выбор!
- Ты права, выбор велик. Но дело в том, что я уже выбрал. - Рейф схватил меня за локоть, с лёгкостью подтащил обратно к себе и снова наклонился к самому моему лицу: - Тебя. И если мы редко признаёмся людям в своей симпатии, то предложение приблизить кого-либо к себе делаем ещё реже!
Мой разум был, конечно, смятён, но всё же это был разум юриста, а мы привыкли цепляться к формулировкам.
- Предложение? – переспросила я, выныривая из омута страха. – То есть, это именно предложение, на которое можно и не согласиться?
Рейф кивнул. Отлично! Я просто физически ощутила, как рассеивается сгустившаяся было над головой тень улья, но на всякий случай решилась уточнить:
- Это значит, что против воли меня никуда не уволокут?
- Нет, - ответил Тимирязев. – Тактика принуждения и запугивания даёт превосходные результаты, но в данном случае мне требуются верность и безоглядная приверженность, а их, увы, не получить насильно. Так что ты решила?
Я сдержала охватившее меня буйное ликование, потому что не время было его демонстрировать, и заговорила, тщательно подбирая слова:
- Тёмочка, твоё предложение очень льстит мне, и я не могу выразить, насколько я горжусь тем, что смогла его заслужить, но вот принять его пока не могу, - я сокрушённо вздохнула. – У меня есть цель, и я поклялась достичь её. Поклялась ПОБЕДИТЬ!
Тимирязев слушал и одобрительно кивал – чего-чего, а в целях с победами рейфы толк знали, и клятвы уважали, – но тут переполнявшая меня радость нашла ход наверх и вырвалась коротким хихиканьем. Тёма встрепенулся.
- Что?
- Так, вдруг подумала, как легко и быстро у нас с тобой всё решилось, - сказала я, с трудом затолкнув хихиканье внутрь. – С другим человеком обсуждение столь важного вопроса заняло бы целый день и непременно потребовало бы торжественной обстановки и богатого обеда.
- Хочешь мою булочку? - немедленно отреагировал чуткий Тёма. – Она лежит где-то тут на полу.
- Нет-нет, - поспешно отказалась я, - булочки женщинам вредны.
- Но всё равно её надо подобрать и положить на каминную полку, - велел рейф, поднимаясь. – Пусть сохнет. А мне пора.
Он надел рубашку, и я помогла ему её застегнуть, так как пуговицы и петли были мелковаты для рейфских когтей. Тимирязев привычным жестом собрал волосы в пучок на затылке, водрузил шляпу и направился к двери, но на пороге обернулся, и какое-то новое выражение было на его обычно малоподвижной физиономии.
- Я поработал здесь и теперь знаю, чего мне хочется: открыть собственную клинику, - сказал он. – А так как это предприятие будет связано с человеческим миром, мне понадобится кто-то, кто будет знать ваши законы и более того – сможет трактовать их в мою пользу. Как называется такой человек?
- Ушлый адвокат, - подсказала я, ощутив внезапное волнение.
Тимирязев усмехнулся.
- Вспомни об этом, когда достигнешь желаемого, и плоды твоей победы тебе приедятся. – Он опустил вуаль и вышел.
Я сидела на разворошенной постели и смотрела на закрытую дверь. Волнение не унималось, волнами жара перекатываясь под кожей. Адвокат - это ведь не то же самое, что нянька, правильно? Совсем, совсем не то же самое…
