«Стокгольмский синдром». Фанфик.
Фэндом: сериал «Звездные Врата. Атлантида».
Размер: мини.
Статус: закончен.
Дверь раскрывается бесшумно, но ее, как всегда, выдает тонкий скрип паркета под ступнями изящных ног.
— Не спишь, — говорит с неудовольствием.
— И что? — поднимаюсь с кресла. Мимоходом смотрю на нее, пытаюсь понять, какое выражение глаз скрывается под темными стеклами.
Снимает очки, бросает в сторону, и я вижу в ее зрачках усталость.
Я подхожу к бару и беру стакан, щедро плеснув туда виски. Затем подношу к ее лицу.
— Будешь? — спрашиваю.
Она морщится и громко фыркает. Я возвращаюсь в свое кресло.
— Не нравится — проваливай, — огрызаюсь грубо.
Она бросает возиться с крючками платья, вместо этого садится ко мне на колени, обхватывая ногами бедра.
— Когда-нибудь ты пожалеешь об этих словах, — низкий свистящий шепот в ответ, и ее дыхание обжигает губы. — Я могу проглотить тебя целиком, — что-то подсказывает, что в этих словах нет шутки.
Внезапно острые ногти перестают вдавливаться в шею. Она отстраняется, а затем и вовсе встает.
— Пойду отдохну, — бросает она. Я смотрю, как она, безумно красивая, снимает платье на ходу, и взору предстают торчащие лопатки и бледная кожа, сквозь которую просвечивают прожилки вен.
Она скрывается в спальне. Я продолжаю потягивать виски.
Пить одному в три пополуночи — дурной тон.
Под утро, когда начинает розоветь небо в восточном окне, я возвращаюсь в комнату.
Она спит, раскинувшись на одеяле. Я пытаюсь подвинуть ее, чтобы прилечь самому. Она тихонько шипит, но не просыпается.
Правая рука раскрыта ладонью вверх, и я вижу «шрам» — еще больший, чем прежде. Осторожно сдвигаю бледные прядки волос с лица и рассматриваю узоры. Вся левая сторона покрыта узорами. Когда-то я принимал их за татуировки.
— Ты ведь не человек, верно? — спрашиваю, не надеясь услышать ответ.
— Откуда ты знаешь?
Я одергиваю руку. Веки, дрогнув, обнажают желтые кошачьи глаза.
— Извини. Думал, ты спишь.
— Нет, — отвечает резко.
— Может, наконец расскажешь о себе хоть что-нибудь?
Она отворачивается. Волосы падают на лицо.
— Ты не человек? — повторяю.
— Только часть меня, — говорит она. — Мы — Второе поколение.
— И что это значит? — недоумеваю.
— Человеческие гены у меня от матери. Отец — из Первого поколения. Тот, кто раньше был Другим.
— Другим?
Она пытается спрятаться под одеялом, теряя интерес к разговору. Или, может быть, жалеет, что так много сказала.
— Вспоминать об этом запрещено.
— Я разрешаю.
— Это неважно.
— Гелла...
— Не называй меня так!
Должно быть, впервые за все время я слышу не холодный равнодушный голос, не тихое шипение — крик.
И тут же на моей небритой физиономии оставляет след хлесткая пощечина. Теперь, со взъерошенными волосами, затаенной обидой и яростью на лице она куда больше походит просто на женщину.
— Хороший удар, — говорю с усмешкой.
— Сам виноват, — бурчит она. Сползает с кровати и поправляет волосы. — Где мое платье?
Показываю на дверь.
— Ты его там оставила.
У меня есть всего несколько минут до того, как она наденет платье, умоется и уйдет. Ловлю ее за запястье.
— Почему ты постоянно уходишь? — спрашиваю.
Резким движением она вырывает руку.
— Когда очнутся спящие гены отца, не хочу, чтобы ты стал первой жертвой.
Все, как всегда, — пью виски, сидя в кресле. Часовая стрелка медленно подбирается к заветной цифре.
Шуршат ключи в замке. Дверь раскрывается бесшумно, но ее выдает тонкий скрип паркета под ступнями изящных ног.
— Не спишь, — говорит с неудовольствием.
— И что? — поднимаюсь с кресла.
— От тебя спиртным несет, — морщится.
Не слушая, целую ее в губы. Она не отвечает. Но и отстраниться не пытается.
Роли давно распределены, и до пробуждения отцовских генов остается все меньше. Не знаю, почему я чувствую это и все же остаюсь играть заведомо слабую роль.
— Я устала, — бросает наконец. Снимая платье на ходу, скрывается в спальне.
Новый танец она начинает со старых па.
