6.Аромат кофе сильный, но не самый стойкий. Его способен перебить, например, запах ацетона, бензина, свежих цитрусов, пряностей, если они в достаточном количестве. А еще запах крови. Последний, как ни странно, самый стойкий – он въедается, кажется, сразу в мозг. Навсегда. Это одна из загадок природы.
Теперь в уютном полицейском департаменте на Киоган-стрит аромат кофе не греет никого. Здесь сбились в кучу запахи настойки пустырника, оружейного масла, пороха и… да, все правильно, окисленного железа, аммиака. Нехорошее сочетание.
И снова рыдания. Слезы не пахнут ничем. Слезы ни к чему. Джон просто их не замечает. Эти люди… они всего лишь люди, в жизнь которых пришла беда, и они не знают, что с ней делать. Как всегда. Как всюду, где бы ни приходилось работать семье Винчестеров. Стандартная ситуация. Джон даже и не помнит уже, когда он перестал замечать подобное. Наверное, так проще. Хотя… Иногда он думает, способность чувствовать чужие слезы каким-то внутренним обонянием – единственное, что делает человека живым. Он не чувствует.
Он молча укладывает патроны в рюкзак, молча опустошает ведомственный арсенал, молча посматривает на Люси, забившуюся в угол и прячущую лицо в фартук. Ее плечи вздрагивают от редких всхлипов. Нормально. Пока.
Пожилая пара уселась за один из столов. Джон предполагает, это их первый визит в подобное учреждение, и они озираются, словно нашкодившие подростки. За руки держатся. Умилительно. Нормально.
Третья группа начинает волновать Джона все больше. Блондинка уже не плачет. Она успокаивает седую леди и худощавого подростка. Рядом с ними двое мужчин из закусочной. Когда в таких группах речь становится тише – жди проблем.
Но проблема обозначается другая. Точнее две. Бродяга приходит в сознание в камере, отгороженной от основного зала решеткой. Он бормочет невнятное, странное. У Джона навязчивое желание щедро плеснуть на двуногого хищника святой водой. Позже, возможно, он так и сделает, а сейчас фигура застывшего у решетки Сэма заставляет его пожалеть, что в проекте здания не предусмотрена вторая камера.
– Сэм.
Это ведь прозвучало не испуганно? Да?
Сэм оборачивается на голос. Медленно. Зрачки расширены. И губы... Губы у него теперь почти бесцветные. К этому можно привыкнуть. Как привыкнуть к тому, что Сэм не говорит с отцом? Он вообще не разговаривает. Его речь… это странный язык, которого Джон не понимает. Этот язык понимает убийца в камере? Они только что переговаривались, там, у решетки?
Ответов не будет. Сэм равнодушно улыбается. Да, наверное, это можно так назвать. И все, что может сделать Джон – кивнуть на переносные аккумуляторы. Их надо проверить. Они понадобятся. Кроме того, Сэм, занятый делом, всегда вселял в отца чуть больше надежды.
Джон рад, что все еще контролирует… это. Сэм даже больше, чем когда бы то ни было, послушен и исполнителен. Он понимает с полуслова, с полувзгляда, будто читает мысли отца. От этого, правда, холод ползет по венам и конечности цепенеют, но исполнительность Сэма компенсирует любую подозрительность, любой страх. Сейчас Сэм, как улучшенная копия Дина. Никогда они не работали так слаженно. Однако, Джон, привыкший к постоянным бунтам младшего сына, знает причину перемен. Он не примет этого никогда.
****– Лучше тебе не трогать эту дверь, Билли.
– Да? Это кто сказал? – Китка заметно нервничает. Хорошо. Это шанс для Джона. Хуже, если бы он был монолитом, из которого искры сыплются. Ни проломить, ни обойти. Впрочем, Джону редко доводилось таких видеть. Значит, с помощником шерифа есть смысл договариваться. – Это мой участок, мой и Олесона… и Стеллы… Ты здесь никто и звать тебя никак.
– Согласен. Но скажи мне, Билли, сколько раз за свою жизнь ты видел, как один джентльмен перегрызает глотку другому джентльмену?
Во взгляде Китки все отчетливее проступает замешательство. Он, определенно, сбит с толку. Он позвонил бы в госпиталь. Незамедлительно. В инструкции прописаны действия служителя закона в случаях контакта с неадекватными гражданами. Прописаны, но не отработаны… Джон хватается за шанс:
– Этой ночью в этом городе таких джентльменов будет много. И их будет на одного больше, если ты откроешь сейчас эту дверь. Давай не делать глупостей.
Почему-то Китка начинает ощущать себя неадекватным гражданином. Его рука дрогнула над дверной ручкой. То, что несет этот мужчина, слишком странно, и, вместе с тем, слишком уверенно он это несет… не как полоумный. Да и последние события… И Эбен…
– Я бы послушал, на вашем месте, мужика с ружьем.
К слову о полоумных. Разительный контраст. Голос бродяги громкий. В нем разлиты желчь и язвительное злорадство. И что-то еще… наподобие адреналина, вколотого прямо в сердце. Народ дергается от этого голоса, и каждый старается отвести глаза от камеры.
– Да, да… ты подумай, Биллииии. Мужик правду говорит.
– Ты кто такой? – Цедит Китка раздражение сквозь зубы, и Джону очень хочется вернуть ему сдачу тем самым «никто и звать никак», но он привык очень хорошо делать свою работу. Он говорит:
– Охотник. Я и мой напарник.
– Браконьеры? Контрабандисты? Рейдеры? Черт, на кого вы работаете? Это Кроненберг, верно? Он вам платит?
Он рассыпается вопросами. Джон и не подозревал, насколько много проблем может быть у маленького городка на отшибе планеты, но именно это подталкивает его решить все разом, оптом. Сэкономить время. Китка опережает его ровно на полслова:
– ФБР?... Это связано с теми двумя федералами?
– Что? – Джон ловит спасительную нить намека. Вот спасибо, Билли! Вот услужил! – Да.
Минута молчания. Как на цвинтере.
– И чего вы всегда ломаетесь, как девицы на смотринах? Черт!.. Хорошо. – Ему даже в голову не приходит проверить удостоверения. – Они приехали тихо, не отметились, не позвонили. Мы нашли это накануне.
Он роется в ящике стола, достает две обгоревшие по краям идентификационные карты.
– Там еще целая гора сожженных мобильников. Эйб… шериф пытался связаться с Уэйнрайтом, там должны были что-то знать… мы не успели… Скажи, это рейдеры, да? Самозахват? Они все же хотят установить новую буровую? Правительство поможет нам?
– Ответь ему, Джон! Ну же! – Бродяга ударяется грудью о решетку, скалится, словно перебравший комик, а потом, вдруг заходится хохотом. Холодным таким. Диким. Он называет Джона по имени. На секунду, лишь на краткий миг, вспыхнувший и погасший, Джону чудится за решеткой… Сэм. Но это все еще бродяга, убийца, который сгибается под тяжестью собственного безумного хохота, выблевывает из себя понятный ему одному смысл, и одуряющее веселье, и…
А затем будто кто-то отключает звук этого фильма.
Кошкой со вздыбленной на загривке шерстью пятится убийца назад, к дальней стене камеры. У него рот по-прежнему открыт. Рот, перепачканный черно-красным, зияет немой дырой, в ней дергается червем язык. Это все видят. И никто не понимает. Он пятится, уходит от того, что вызывает в нем животный страх, что подчиняет его разум сторонней воле. Его голова уходит в плечи, спина изгибается неестественной дугой, уши под длинными, спутанными, грязными волосами, кажется, прижимаются плотнее к черепу. Что, если Сэм…
Сэм. Он стоит у двери. Просто стоит, и Джон не может видеть его лица. Но он уверен, повернись сейчас Сэм, и можно будет прочитать по его губам… Тот язык, понятный только этим двоим – убийце и Сэму, его младшему ребенку… Джон холодеет. Ему не нужно больше никаких объяснений, доказательств. Он достаточно видел.
Джон возвращает Китку к разговору горькой правдой:
– Нет. Никто не поможет. – И добавляет громче, чтобы каждый из сидящих в зале слышал. – Если у вас дома остались семьи, вам лучше подумать об их выживании.
Все. Слова взрываются, рикошетят ропотом, протестующими возгласами… Конечно, а чего еще ждать? Они не готовы. Никто из этих мужчин и женщин. Они развлекают туристов, ловят рыбу, горбатятся на буровой и заготавливают строганину, они ходят воскресными вечерами на танцы, играют в домашний покер и травят анекдоты, сидя у каминов. Барроу – тихий город. В нем сны, книги и новости по кабельному – максимальная доза ужасов. Законная порция. Здесь не любят излишеств.
– Ты что такое городишь? – Возмущается бородатый басом.
– Ты слышал. Эту ночь переживут немногие. Если вам есть, о ком позаботиться, идите и сделайте это.
Он не дает им времени на размышления. Его сейчас волнует, насколько карта Аляски, купленная им в придорожном лотке Анкориджа [6], отличается от реальной местности. Улицы, дома, прилегающая территория, промышленные здания… особенно промышленные здания… Если его худшие подозрения оправдаются, промышленные здания станут единственным укрытием. От жилых домов избавятся, как только истребят последнего живого.
– У вас навигатор работает?
Хеллен смотрит на Джона глазами полными слез.
– Оставь ее в покое! – Огрызается Джейк. Он, должно быть, кипит ненавистью и гневом. Мальчик… Сэм был таким совсем недавно. Так же смотрел – затравленным волчонком. Иногда подростки видят реальность, события, людей будто бы вывернутыми наизнанку. Вот она суть, вот детали, вот это лишнее, это раковая опухоль, ее надо вырезать. Правда, так и видят. Джон много раз был раковой опухолью в глазах своего пятнадцатилетнего младшего сына. Привык, что ли...
– Нормально… тише, Джейк. – Хеллен мудрая женщина. И терпеливая. Она поднимается и идет к своему столу, к компьютеру. Джон смотрит на нее, превозмогающую горе, и даже не хочет считать, сколько людей сейчас покинуло участок. Он знает – один. Билли Китка… у него семья.
По правде, он и ответ на свой вопрос уже знает. Просто обязан был проверить.
– Нет подключения.
– Телефон?
И тут участок погружается во тьму. Кое-как удается подключить аккумуляторы. Не зря Сэм с них начал.
– Так. Без паники. Спокойно. Бумажная карта есть? Поновее.
На часах 20:32. Джон прислушивается. На улицах еще тихо. Ненадолго. Возможно, кому-то нравится поиграть с едой, нагоняя аппетит. Разумное предположение он не стал озвучивать.
http://fotki.yandex.ru/users/elansed/view/761727/7.Его раздражение растет по мере того, как сменяются цифры на электронном табло. Это уже не минуты. Это часы. Баркли ждет уже больше шести часов. Немыслимо! Вопиющая халатность! И это при том, что он исправно платит налоги. Он – добропорядочный гражданин Соединенных Штатов. Он поднимает флаг своей страны каждое утро на флагштоке перед метеостанцией. И перед домом своей семьи в Анкоридже, когда возвращается туда после вахтенных. Всегда. Он верит в свою страну, верит ее правительству, а вот… верить своим соотечественникам… с этим все сложнее. Слишком много посторонних теперь. Тех, кто не желает вписываться в общие правила. Полезные, между прочим, правила. Ответственность и солидарность еще совсем недавно были едва ли не главными гражданскими ценностями, гарантом свобод. С тех пор, как «зеленые карты» стали разыгрываться в лотерее, на ценности плюют. Эмигранты, чужие и чуждые духу великой Америки, эти инопланетяне, варвары третьего тысячелетия!
Цветная молодежь только тем и занята, что требует себе прав и привилегий. Бессовестный зверинец, вырвавшийся за крепкие некогда решетки своих вольеров – африк, восточных европ, азий – и теперь разнузданно глумящийся над теми, кто берег эту землю со времен дедушки Колумба.
Баркли ворчит себе под нос:
– Цветные выродки… и сюда добрались…
Баркли прислушивается к шуму за стенами метеостанции.
– Цветные выродки цветных выродков…
Ворчит, прислушивается и поглядывает то на циферблат электронных часов, то на трубку мобильного телефона.
– Цветные… Я покажу вам, я научу вас уважению…
И его толстые пальцы сильнее сжимают дробовик Remington. Старина Remington… на кого еще положиться в темные времена?
Где-то под полом в такт часовому механизму скребет… Что? Они уже забрались под дом? Они собираются разобрать доски пола? Напугать его этим? Напугать?!
Да, черт подери, он напуган! Он, конечно, знает, как себя защитить и свой дом, и свое имущество. Он проходил подготовку в школе самообороны для гражданского населения пару лет назад, после того дикого случая в супермаркете «Arctik-zone», когда разгулялись молодые анархисты. Кроме того, у него неплохие охотничьи навыки. Но целиться в людей… стрелять…
У него заметно трясутся руки. Успокоиться, дышать ровно, глубоко… глубже… Он давится собственным вдохом, когда очередной резкий звук… Будто кто-то царапает по дереву металлическим прутом, или… садовыми граблями… Или… Какого беса?!
Его подбрасывает в кресле и отшвыривает к стене. Страх холодным потом проступает на гладкой лысине. Еще один удар… словно бы тараном кто-то очень-очень сильный пытается пробить пол в том месте, где стоит кресло, где секундой ранее сидел Баркли. Еще…
Баркли больше не сдерживается. Баркли едва не срывает плечевые мышцы, перезаряжая в каком-то остервенелом ритме. Дробовик выплевывает патрон за патроном. Обивка кресла взрывается тремя рваными дырами.
http://fotki.yandex.ru/users/elansed/view/761726/8.А потом он исчез. Был, а потом… раз… и его нет.
Это показалось очень неудачной шуткой с самого начала. Как-то неестественно все это получилось. Точнее, противоестественно.
Хотя, Дэниэл еще похихикал, конечно. Он всегда ржет не к месту. Это сильно бесит Дэниз. Да и Гейба тоже. Но Гейб пьет с ним чаще, и умеет пропускать мимо ушей абсолютно любой бред.
Вот стоит Дэниэл. Весь такой раскрасневшийся от выпивки и от Дэниз, и оттого, что сегодня хорошая пятница, и работа закончена. У него в голове, должно быть, каша полнейшая от восторгов по поводу предстоящих удовольствий. Он мелет, что ни попадя.
И ржет.
Он ржет даже тогда, когда какая-то неуловимая доля секунды, ровно на взмах ресниц, утяжеленных кристаллами инея, вычеркивает Гейба из их компании. Раааз… Нет Гейба.
Ни его самого, ни его рюкзака. Один фонарик остался. Старый такой. Зачехленный, чтобы не обледеневал.
И Дэниэл все еще ржет. Смотрит туда же, куда и Дэниз, – на этот нелепый старый фонарик, с чахлым, словно бы больным, лучиком света, – и не может во время захлопнуть рот. Не прочувствовал момента, что ли?
Они стоят так еще минуты две. Он и Дэниз. В буранном крошеве. Одни.
– Кх…кххххыыыыы… гыыыыы… ыыы… – Надрывается все менее уверенно Дэниэл, пока, наконец, не смолкает окончательно. И они стоят еще две минуты, беспомощно крутя головами в поисках этого засранца Гейба.
А его нет. И все. Вообще никого вокруг. Кроме них двоих.
– Гейб. – Пробует позвать Дэниз, и на ее красных от мороза щеках начинают проступать белые пятна, а в глазах… Наверное, – и Дэниэл понимает это с какой-то уничтожающей ясностью – у него самого в глазах тот же необъяснимый испуг.
– Эй, старик, совсем не смешно. – Добавляет он к имени приятеля, произнесенному Дэниз, однако, фраза из нескольких слов ничуть не внятнее получается, чем просто имя, выкрикнутое в темноту. Он храбрится, и цепляется за первое же разумное, как кажется в данной ситуации, объяснение. Спасительная соломинка. Человеческому уму это очень важно – уметь найти объяснение происходящему, иначе, говорят, он повреждается.
Он говорит:
– Прицепил трос к ремню, сволочь, а другой конец закрепил на машину.
Это он для Дэниз, наверное, произносит. Ну, и для себя, конечно, тоже, но в этом он никогда не признается.
– К какой машине, Дэн?!
– Под сваями протянул… и к… и…
Она взвизгивает так внезапно, что Дэниэлу кажется, будто это пуля прошила его череп. И уже после ему кажется, что он кричит сам.
– К бесу, что это было? – У Дэниз дыхание перехватывает от обилия замороженного воздуха, хлынувшего в ее легкие. Или от того, что она видела? Ведь видела же?
– Гейб!!! – Дэниэл заметно постукивает зубами. Просто холодно очень. – Тащи свой зад сюда… немедленно!
Следующий визг Дэниз уже сложно списать на мороз. Здесь другое. И это другое… черт! Оно… движется кругами… оно приближается. Кружит по снегу, по стенам, по крышам близстоящих домов какой-то невнятной бедой. Все ближе и ближе, и…
– Гейб! Убить же тебя мало за такое!
А Гейб… он улыбается? Да? Ухмыляется, злыдень, и хитро так выглядывает из-за угла...
– Не делай так больше! Дурак!!!! Я чуть...
Она машет ему рукой, рискуя потерять варежку. Смеется над собственным приступом паранойи. Ругаться даже не хочется. Да, забавно придумал, чудак. Наверняка, ведь теперь растреплет, ну, и шут с ним… смешной… Такой… перемазался еще чем-то, из-за усилившегося бурана не разобрать, метет прямо в глаза. Краска что ли… Черная… или красная… Или…
Шутки по повтору овации срывают редко. Даже на Дэниэле не прокатывает. Теперь Дэниз знает, он не всегда ржет. Бывает, он просто… Не только он. Они голосят вместе, в две глотки. Дэниэл и Дэниз. Орут, будто сейчас на них плеснули кипятком. Потому что… понимание запаздывает… это никакая не краска была. И троса никакого не было… И Гейб… Что-то выросло позади его ссутулившейся фигуры, встало во весь рост, навалилось… И одним рывком уволокло вниз, за сваи, и, кажется, намного дальше, минуя улицы, под домами. Уволокло мгновенно, вместе с его воплем.
И наступила тишина. Такая, от которой в ушах звенит и в желудке тяжело настолько, что ноги подгибаются. Если бы только было, кому ее слушать на этой заснеженной улице. Темно-красные пятна на истоптанном снегу и старый фонарик, с чахлым, словно бы больным, лучиком света – все, что ей досталось в трофеи.
9.«Прячьтесь! Забивайте окна!».
Джон уверен, это будет сниться ему в кошмарах. Не бурые пятна, разбрызганные по стенам, не вопли отчаяния и боли мечущихся по улицам людей, не беспорядочные выстрелы – все это он уже пережил много лет назад, в далекой азиатской стране, переорал в бреду пробуждений, выколотил из себя вместе со сломанными костяшками пальцев в уличных драках.
«Заколачивайте двери! Недоумки! Вам не спастись!»
Голос надрывается в клетке и сильно бьет по нервам. Это как пытка током. Или как иглы под ногти. Длится и длится, а вырубиться не получается.
«Забивайте окна! ОНИ идут!!!».
– Заткнись! – Не выдерживает Джейк. Заботливые руки Хеллен возвращают его за стол. Мальчишка горячий. У мальчишки брата убили. И убийца стоит сейчас перед ним. Решетка разделяет их. Какой досадный пустяк – эта решетка!
Джон на миг отрывается от карт, разложенных на столе. Он понимает. Знает, странник уже приговорен. Но Джон здесь именно для того, чтобы пятнадцатилетний парень не заляпал руки кровью, чтобы все эти люди остались теми, кто они есть. Его работа никогда не была легкой. И сейчас самое трудное, оставлять решетку запертой. До времени. Его кулаки сжимаются. Он сам выберет время. Рассчитает и сделает, что требуется. Он умеет.
Сэм умеет кое-что еще. Джону нужно, чтобы этого не заметили остальные. Как можно дольше. Лишние вопросы сейчас ни к чему. Поэтому он медлит. А Сэм послушно ждет. А безумец продолжает орать.
Это странное, пугающее понимание полного контроля над другим человеком. Кто для Сэма теперь Джон? Альфа? Что, если есть кто-то еще, кто может так же свободно отдавать беззвучные приказы его сыну. Опасному. Очень опасному. Если там, с побережья, среди «тех, кто приближается», тех, о ком возвещает чумной пророк, идет кто-то, кто имеет чуть большую власть? И ведь существует вероятность, Сэм ждет, выигрывая показным смирением себе время и право на жизнь. Мысль больно ударяется в сердце. Сколько пройдет времени прежде, чем Джон должен будет...
Стоп, стоп, прекратиииии……
Крик обрывается. Это происходит снова. Заключенный вжимается в угол. У него вид насекомого в крайней степени ужаса. Он топорщится всеми конечностями, единственная цель – защитить, сберечь свою шкурку. Похоже, он ощущает и боль. Это страшно. Люди стараются отвести глаза. Сэм ниже опускает на глаза капюшон, отороченный мехом. Послушен даже в этом – никто не догадается, кто бьет электрошокером по мозгам свихнувшегося бродяги.
Джон не может отделаться от мысли, что, возможно, Сэму это нравится… бить электрошокером живого человека.
– Здесь что? – Прорубается в тишину из своих нелегких размышлений Джон, ткнув пальцем в карту.
– Спутниковая вышка. – Стелла что-то прикидывает в уме. – Там есть аварийные электрогенераторы.
– Сгоняю туда. – Еще раз сверяется Джон с картой, запоминая маршрут. – Удастся запустить генераторы хоть на пару минут, попытайтесь связаться с Уэйнрайтом. Или с Анкориджем. Сообщите о чрезвычайной ситуации…
Хеллен кивает. Она поняла. Она сделает.
– Я с тобой.
Джон мерит блондинку взглядом. Она кажется слишком тонкой и маленькой без своей куртки. На ее форменном красном свитере нашивки Отдела пожарной безопасности и жизнедеятельности Уэйнрайта. Инспектор. Ей место в учебном классе, среди салаг-огнеборцев, среди таблиц и инструкций. Не на поле боя. Не здесь.
– Да. Едем. – Говорит он.
Он закрывает за собой дверь, так и не взглянув на Сэма.
На улицах тишина и метель. Блеклый свет – мерцание снега и фонарей. Chevrolet со знаками полицейского управления Барроу на бортах движется в направлении спутниковой вышки. На юго-запад.
Джон ведет уверенно и сосредоточенно. Он помнит карту. Поэтому, когда Стелла пробует заговорить, он не обращает на нее никакого внимания. Даже ради приличия. Он думает, надо быстрее добраться до пункта. Вспоминает что-то из учебника по радиомеханике и одновременно молится, чтобы сейчас не заглох мотор.
Она говорит:
– Гас держит свою вотчину в идеальном порядке. У него сбоев не случалось.
Все бывает впервые, думает Джон, не отрывая взгляд от обледенелой дороги. И сбои аппаратуры, и смерть, и эпидемия, и молодая блондинка… Интересно, Сэм все его мысли может чувствовать?
– Сумасшедший день. – Она пытается отвлечься разговором. Наверное, ему надо ее поддержать, ей, наверное, до черта страшно, но у него никогда не получалось это… быть правильным спасателем, хорошим парнем, который приходит на помощь, а потом еще сидит и выслушивает долгие, проникновенные речи. Он сам потерял слишком много и многих, чтобы понять – эти разговоры ни к чему не ведут. Это тупик. И для того, кто говорит, и для того, кто слушает. Никого не вернуть, ничего не исправить. И он молчит.
– Бред какой-то. – Бормочет она, роясь в бардачке. Банальная женская привычка – по-хозяйски вести себя в чужой машине. Хотя, это ведь машина ее мужа… Покойного. Джон искренне надеется, что все же покойного, что, по крайней мере, с этим… телом… проблем не будет…
– Федералов развелось… – Слышит Джон. По идее, он сейчас должен оскорбиться, рявкнуть что-нибудь этакое, забористое, весомое, в защиту чести бюро, но сосредоточенность в комплекте с предчувствием давят многотонным прессом на мозг и где-то в области груди, под ребрами. – У вас теперь при приеме на службу не требуют психиатрической экспертизы? Сначала один псих под колеса кидается, теперь вот Вы с…
– Что? – это получается чересчур хрипло, слабо, несолидно.
– … Вы с Вашим напарником… Вы же были здесь и вели наблюдение, так какого же… почему просто не предупредили об опасности, чего же вы постоянно тупите, а люди, простые копы должны расплачиваться?!
– Нет, не то... Про психа… что за псих?
– Это допрос? – У нее глаза гневом загораются. Джон безразличен к перепадам женского настроения, у него иммунитет. Хоть реви, хоть песни пой – все одно – из кремня искру не выбьешь.
– Еще раз. – Его тон, как молот по наковальне. Он может играть в эту игру бесконечно. При разных ситуациях с разной степенью воздействия. Сейчас – это тот случай, когда без кулаков, однако, и не тот случай, когда с домохозяйкой за чашечкой кофе. Жестче, Джон, жестче. – Про психа.
Она вскидывает острый подбородок. Лихая. Глупая, но лихая. Хорошо, сбавь обороты, Джон.
– С чего взяли, что он наш? – Уже мягче.
– Вот такими буквами на спине обычно у вас пишут. – Она уточняет размер букв, помогая себе руками. – Вы же, ребята, стильные.
– Где видели его?
– По карте показать?
– Позже. – Он оставляет без внимания ее попытки укусить его за живое. Свет фар выхватывает из темноты обшитый досками, выкрашенными в синий, дом на сваях. Он несколько больше, чем обычные жилые дома в округе. Вывеска на фасаде… на ней густо налип снег и ни черта не различить, да и желания нет – время поджимает. Джон не глушит мотор.
– Заряжен? – Он кивает на ее бок, туда, где кобура. Ловит ее секундный внимательный, едкий взгляд, совсем как у бультерьера перед боем… Злая и яростная. – Прикроете.
Все. Он выходит, захлопнув дверь внедорожника. Пощечиной этот звук приводит ее в себя. Прикрыть...
Джон идет по скрипящему снегу, на ходу догоняя пулю в ствол. У «глога» отличные накладки на рукояти, к ладоням не примораживают при низких температурах. Метель мешает видеть четко, набивает колючей крупы за ворот. На столбе подвешен переносной фонарь, его болтает на ветру так, что освещенный участок перед домом все время норовит уйти из-под ног. Несмотря на это, Джон идет твердо, уверенно.
В маленьких оконцах свет… Джон притормаживает шаг. Притормаживает… и ему приходится резко пригнуться, пружиня в коленях, вскидывая оружие, взяв на прицел возможную угрозу. Очень быстро, очень четко… Стелла дублирует его движения, ловит лучом ручного фонаря внезапно распахнувшуюся дверь.
Ветер. Ничего больше. На пороге никого. Лишь тепло дома соблазнительно проливается на снег, под ноги Джону. Он не оборачивается на Стеллу. Достаточно видеть свет ее фонаря. Про себя он благодарит ее за превосходную реакцию. За сообразительность и мужество тоже. Закричи она сейчас, Джон бы точно выстрелил. Всю обойму выпустил бы. После Нью-Йорка и поистине чудовищной дороги через Техас, на западное побережье, нервы становятся натянутой проволокой, врезающейся в кость и мышцы, и чувства, и проволока тоже иногда рвется.
Лишний шум ни к чему. Сглотнуть и двигаться дальше, по периметру, вокруг дома. Стелла ведет его лучом света. Джон затылком чует – в другой руке у нее револьвер. Два страховочных троса – свет и оружие. И Стелла, конечно. Но он еще не определился с мерой доверия. Даже пустив ее за спину. Хорошо. Вот и проверим.
Ноги по щиколотку тонут в снегу. Под свежим заносом голый лед, и двигаться достаточно сложно. И холодно. Он чувствует, по спине под свитером катятся крупные капли пота – будто только что окунулся в прорубь. Ему страшно. Да. То, что прячется до времени в Барроу… таким ли это будет, как то, что они видел по всей стране? Или… здесь оно мощнее? Достанет ли сил встретить это… чем бы оно ни было… сразиться с этим… И вернуть… Дина. И Сэма.
Джон запрещает себе думать о первенце, запертом теперь в лаборатории военной базы. Отчасти потому, что сам запер его, отчасти потому, что… он просто отдал его им, этим маньякам в стерильных перчатках и белых балахонах. Что оставалось делать? Он уцепился бы за любой шанс, будь то и… душу заложить… А Дин… он сильный, он справится. Никогда не подводил. Подопытный хомяк… Мороз забирается за ворот. Джон передергивает плечами и отирает глаза рукавом… это снег, метель колет глаза белыми ледяными искрами. Мешает видеть. Просто метель.
Задний двор завален коробками, разным хламом. Все плотно укрыто брезентом и снегом… белым-белым… и темные пятна… Джон замечает их сразу. Здесь тихо. Только ветер и жалобный скрип подвесного фонаря на проржавевшем крюке. И еще… Джон опускает оружие.
– Гас… Это же Гаспар! Бооожеее…
Джон выпадает из луча света. Стелла выпадает из реальности. Она не верит. Такого не бывает. Не в Барроу. Не с теми, кого знаешь.
– Зачем?
Ее вопрос, этот осколок задушенной истерики, он один на двоих сейчас. И правда… Джон отчетливо видит, понимает, это не срез, это не топором или ножом делалось… отрывать голову человеку… зачем? Ради всего святого…
Он успевает поймать ее за руку.
– Нельзя прикасаться.
– Но это же Гас! – Ее эмоции… Она больше не плачет. Она смотрит свирепой кошкой. Ее сотрясает крупная дрожь, но она никак не может прервать зрительный контакт с… этим… – Надо найти… его тело… где тело?
И Джон… он разворачивает ее за плечи, прижимает к себе, крепко-крепко, словно ребенка, которому приснился кошмар, заслоняет ее от этого… от черно-красных пятен на истоптанном снегу, от обрезка трубы, воткнутого в промерзшую землю, от остекленевших глаз и распахнутого в немом крике рта… Это не то, что она должна запомнить. Он гладит ее по голове, ощущая ее дрожь, ее боль… Но слишком много отрезанных голов было в его жизни, чтобы пренебречь чувством самосохранения, поддавшись простым человеческим чувствам. Сейчас не время оплакивать павших, скулить от ужаса или жалости. Он говорит:
– Мы должны проверить антенну. Соберитесь.
Она… кивает. Он ожидал долгого препирательства, истерик, чего угодно, но она просто согласно кивает и отстраняется. Эта женщина, она поднимает со снега фонарик и револьвер, и, несмотря на то, как трясутся ее руки, она выполнит задачу.
На удивление времени нет. На благодарность тоже. Джон пересекает двор в направлении вышки. Ее обледенелый сборный каркас упирается в арктическое небо. Красной сигнальной точкой обозначается в бездонной черноте вершина. Работает, значит.
То, что радоваться рано, становится ясно спустя минуту. Дверца распределителя сбита с петель. Джон наступает на нее и едва удерживает равновесие – она скользит по ледяной корке банановой кожурой. Рубильники и провода в коробке уже порядком обледенели. Водой их облили что ли? Так и есть. Вот и брошенное ведро. Джон матерится одними губами. Сообразительные твари! Что теперь? Он прислоняется к опорной балке. Минутная слабость. Ему нужен новый план. Срочно. Что-то придумать, пока все не стало совсем худо. Понять, как эта нечисть думает, и просчитать ходы. Попытаться.
– Джон… эээм… это ведь… – Она не уверенна, но все же произносит, подсвечивая на ту опору вышки, у которой стоит этот странный мужчина. – Это таймер?
Они бегут прочь. Со всех ног. Ноги скользят. Стелла падает, пробует подняться и натыкается на… мертвый взгляд. Голова Гаса, насаженная на кол. Оторванная голова…
– Вперед!
Рывком Джон ставит ее на ноги. Он не церемонится, хватает ее за шиворот и поднимает, и они снова бегут. Взмокшей спиной Джон чувствует ток времени. Слишком быстро. Они не успеют…
Пять, четыре…
Он отсчитывает, прокручивает в уме цифры. Он прокручивает возможный финал этой сцены с двумя бегунами, будто вчитывается в свежий некролог или могильную эпитафию… Популярные жанры для семейного чтения Винчестеров.
Три… два…
Он принуждает себя замедлиться. Это трудно, труднее, чем кажется, когда читаешь о героях, закрывших собой людей от пули, ножа, огня… Тело отказывается подчиняться таким приказам. Самоуничтожение – противно человеческой природе. Но Джон должен…
Один…
Сначала он слышит резкий, громкий щелчок. Затем мир окрашивается оранжевой вспышкой. Жирной точкой в конце строки – мощный удар в спину. Горячая взрывная волна опрокидывает людей навзничь, прокатывает по льду. Тела чертят на снегу глубокую долгую борозду. Время останавливается. Длится лишь громовой раскат. Оглушительный, яркий. Взрыв – этот адский плевок одичавшего человека в небо – он сотрясает город и вечную мерзлоту, и ночь... которая теперь надолго.
Пламя полыхает, обгладывает остов вышки, требует нового подношения. Отблески пламени – первое, что видит Стелла, разлепляя глаза. Снег ее волшебного спящего королевства, теперь он черный.
Что-то тяжелое мешает ей поднять голову, давит на плечи, затылок. Она пытается пошевелиться. Движения даются с трудом, но… слава Богу!.. ощутимых повреждений нет. Высвободиться… Джон! Мысль бьет по тормозам и тут же слетает, срываясь в панику.
– Джон... Вы живы? Эй, пожалуйста...
Ей удается высвободить правую руку, приподняться, отвести корпус вправо и осторожно перевернуть тело мужчины, только что спасшего ей жизнь. Она зовет его по имени. Ранен? Мертв?
Слабый вздох… Да! Герои не гибнут вот так просто. Стелла много книг прочла. Она знает. Герои сплевывают на снег кровь… ну, или зуб-другой,.. а после обязательно поднимаются. И восстанавливают порядок. Этот мужчина, что лежит сейчас перед ней, он не похож на героев книг. У него лицо, какие ты никогда не выделишь из толпы в супермаркете и не вспомнишь при следующей встрече. Трехнедельная щетина с проседью, некрасивый старый шрам над правой бровью, растянутый ворот свитера, он потный и помятый… Агент? В общем-то, Стелла разных людей встречала. И агентов разных. Хотя… Солдат – без сомнений. Агент?.. Скорее просто герой…
Она смотрит, как медленно он продирается сквозь мрак небытия к собственному сознанию… к ней…
– Я отключился? Долго? – Хрипит он. Должно быть, не впервые для него взрыв, огонь, вся эта искривленная реальность. Он действует на автопилоте, машинально, и как-то уж чересчур правильно, будто сцены репетировались, отыгрывались кадр за кадром, пока не стали внутренней сутью, рефлексной памятью.
– Пара секунд.
– Идемте. Быстрее.
Он уже на ногах. Вероятно, у него шок. Такое бывает, когда в экстремальной ситуации человеческий мозг блокирует лишние факторы – боль, травму, объекты, которые бесполезны в поисках путей к спасению. Полная концентрация на цели, прицел не сбить. Это железные люди с высокой мотивацией. Стелла ничего не понимает в мотивах Джона, просто следует за ним к машине. Ее собственные рефлексы, навыки, отрабатываемые в полицейской академии, сейчас обострились, и она захлопывает за собой дверь, выбрасывает за пределы своего восприятия всполохи пожара, кровь на снегу, даже оторванную голову Гаспара, и его глаза… и… нет, пожалуй, это важно. Более чем.
– Кто они такие? Зачем они это делают? – Она произносит вопросы, убежденная, что ответов от сурового, молчаливого Джона не получит. Федералы не делятся информацией. Не с пожарными инспекторами. Но она все же произносит это вслух. По привычке. В этой машине ей всегда было с кем обсудить то, что преподносили полицейские будни маленького тихого городка. Эбен всегда… Эбен…
Больно обжигает воспоминание. Стелла невольно пригибается, желая уйти от этой боли, спрятаться, и в этот момент ощущает – Джон не сводит с нее глаз. Сидит, положив руки на руль, и смотрит, и взвешивает, сможет ли она принять правду. И, удостоверившись, что она вернулась в их общую явь, он говорит:
– Слышали о Нью-Йорке? – Конечно, она слышала. По телевидению запретили показывать финальную бомбежку, но месяц назад Штаты всколыхнулись.
– Эпидемия... У нас?
– Это происходит по всей стране.
– Это чумные? Боже милостивый?! Почему Барроу?
– Эллис Криппин, доктор, вирусолог...
– Мать монстров?
– Да. Она здесь. Мы получили координаты северо-западного побережья Аляски. Норт-Слоуп. И, судя по тому, что мы видели, ее дети очень голодны. Они вышли питаться. Пока они играют с едой, у нас есть время. Вот… они уже научились ставить заряды. Потом начнется создание нации, и это будет необратимо.
Ей нужна минута. И долгий, глубокий вдох. Ей нужно осознать услышанное. Джон терпеливо ждет. Лучше покончить с этим сейчас. Ложь тут не поможет. Поэтому, когда глаза Стеллы, наконец, проясняются, он выкладывает последние козыри:
– Я не из ФБР. Я не гарантирую, что это закончится хорошо. Я должен… убить Эбена Олесона.
http://fotki.yandex.ru/users/elansed/view/761726/10.Джо сосредоточен. Он уже битый час пытается понять, кто же извел его собак. В общем-то, сейчас он не ближе к ответам, чем час назад. Он вязнет в догадках, глубже и глубже, потому, что обвинять-то можно кого угодно, только вот… ну, не могли это сделать соседи! Не могли. Туристы? В первый день ночи? Чушь! Тогда кто?!
Он, как и многие мужчины маленьких поселений с суровым климатом, лучше соображает, когда делом занят. Сейчас он точит нож. Большой такой нож. Подарок отца-полукровки, который водил упряжки по этим снегам еще со своим прадедом-малемьютом. Пять лет назад Ризам пришлось продать часть собак на спортивную базу в Канаду. Ризовские коцебу [7] были в большом почете, принесли хорошие деньги – будь неладен этот экономический кризис! А вот пятнадцать из линии м’лут [8] Джо оставил. Не поддался на уговоры. Они тогда с Элли решили – лучше дом заложить. Да и какой там дом?!
Досада разбирает. Надежды продержаться еще хотя бы сезон тают. Придется перебираться с насиженных мест. Как с этим Элли справится. Она лишь раз покидала Барроу… Ей нравится Барроу…
Эх! Палец соскальзывает с клинка. Сквозь тонкий порез проступают рубиновые капли. Набухают, набухают и капают на самодельный журнальный столик.
– Что, милый? – Наверное, Элли услышала его из кухни. Густая челка, черные огоньки веселых глаз… У Элли удивительная способность чувствовать ритм сердца мужа. Вот и сейчас – он уверен – он не издал и звука, но она его услышала. И Джо прячет за ответной улыбкой свою неприятность, и свои тяжелые мысли. Знает, что не спрячет, но все равно старается. Она хорошая, его Элли.
– Думаю, Эйб не сможет без нее… – Искренне врет Джо. Элли прикидывает что-то в уме, прикусывает губу и согласно кивает:
– Она не годится для Эбена. – Искренне подыгрывает Элли. Не потому, что Стелла «не подходит Эйбу» – эту правду знает каждый в Барроу – а просто потому, что мужу так, должно быть, легче – не говорить о случившемся, о пятнадцати маламутах, уложенных сегодня в промерзлую землю.
– Она не годится для севера. Эбену не годится юг. – Печальным распевом отзывается Джо из гостиной. Он бы заплакал. Но Элли еще смотрит своими черными умными глазами, и он улыбается шире. Возможно, даже теплее.
Греясь в лучах своего персонального арктического солнца, он не замечает, что с порезанного пальца прилично натекло на стопку газет под столом, куда он поспешно спрятал руку. Ему незачем беспокоиться, что испачкает ковер – у них нет ковра. У них много чего нет, особенно теперь, зато, ловит он себя на странной мысли, им север годится. Обоим. Джо и Элли, определенно, годятся для севера и друг для друга.
Он еще думает об этом, когда крик его жены под аккомпанемент бьющегося стекла разрывает его сознание пополам. Обожглась? Ударилась? Опрокинула сковородку с пастой? Таракана увидела? Крысу? Его просто выталкивает в кухню лопнувшая внутри пружина страха и предчувствия чего-то очень, очень нехорошего.
Это, действительно, выглядит очень… неправильно – руки Элли цепляются за оконную раму… снаружи. Ее руки в крови, осколки впились в ладони. Ее лицо… Джон отшвыривает стул, опрокидывает стол. Одним прыжком он у разбитого окна. Там, на улице, в морозе арктической ночи кто-то держит его Элли. Крепко. Больно. Она кричит, что есть сил, зовет мужа по имени и кричит. И не может прекратить. Потому что ужас в ее глазах… Джо видит… этот ужас… он совершенный, абсолютный. Он не такой, как если бы напал медведь или… что-то, что известно человеку. Тут другое.
Джо хватает Элли за запястья. И он ничего не понимает, ничего из того, что видят его глаза. Не бывает такого. Не может человек… обычный человек… никак не смог влететь в окно, схватить жертву и уволочь ее ТАК быстро… но он отчетливо видит там, в тусклом свете фонаря… человеческую фигуру. Рослую, худую, в грязной майке… одной майке и драных джинсах. Какого черта? -40° по Цельсию… Не о том думаешь, не о том…
– Аааааа… Джооооо, – вопль Элли сливается в протяжный вой, а незваный гость тащит ее из окна, у нее пальцы слабеют… Джо хватает ее одной рукой за ворот кофты, другой замахивается, едва не вывалившись наружу из оконного проема. Пытается полоснуть ножом по рукам негодяя… И в следующий миг понимает – он оставил нож в гостиной. На журнальном столике…
Перед глазами расплываются красным круги... совсем как кровь, натекшая с порезанного пальца на белые страницы газет…
